Раджа Шуддходана сидел, глубоко задумавшись. Накануне он опять увидел сны, которые, по всей видимости, оправдывали старое предсказание о печальной судьбе сына. Он не хотел им верить, но сама действительность являла какие-то зловещие для него знаки, предвещающие уход Бодхисаттвы.

Уже не было слышно пения птиц, че­го никогда не случалось, цветы увяли, несмотря на уход, с деревьев облетели цветки и завязи плодов, животные про­являли непонятное беспокойство и вол­нение. Яшодхара увидела во сне, что земля под ее ногами пришла в дви­жение.

В то же время, Сиддхартха проснул­ся от яркого и ясного сна: вся земля была его ложем, гора Сумеру — подуш­кой, сильный свет рассеял весь мрак, а над ним распростерся огромный зонт, появившийся из земли и распростра­нившийся над всеми тремя мирами. Появились разноцветные животные и птицы, которые затем приобрели один цвет. Сам он поднялся, не загряз­нившись, на гору, образованную нечи­стотами, спас множество существ, носи­мых потоками воды, и наконец, на склоне Сумеру взошел на трон, поддер­живаемый львами; боги склонились пе­ред ним.

Больше не раздумывая, Сиддхартха пошел к отцу и повторил свою просьбу: «Я дам тебе все, — проговорил Раджа, умоляя,—все, что только ты сможешь по­желать, только оставайся, не уходи, и не проси меня об этом!»

Сиддхартха спросил: «Ты можешь мне даровать вечную юность, здоровье и бес­смертие?».

«Нет, — ответил Шуддходана, — но пусть твои желания исполнятся. Возвра­щайся к Себе».

Сиддхартха удалился, а раджа позвал к себе всех шакьев и рассказал им все. Ре­шили выставить сторожевые отряды по 500 человек воинов с колесницами и столько же пеших, как при военном положении. «Принц не должен уйти не­замеченным», — повторяли друг другу воины.

В ночь, когда взошла звезда Пушья, Бодхисаттва проснулся с твердым ре­шением выполнить предназначение, время пребывания во дворце для Него прошло. Он встал и никем не замечен­ный начал пробираться к выходу среди спящих женщин. Он взглянул на них, безмятежно спящих в самых разных позах, и подумал: «Что за жалкие суще­ства, несчастные и бездумные: желать

с ними наслаждений — что за безумие! Скорее, сегодня, сейчас — в лес!»

Город спал, боги наслали на всех крепчайший сон. Бодхисаттва пошел к отцу. Увидев спящего царя, Сиддхарт­ха прошептал: «Отец мой, люблю тебя! Но тоска нечеловеческая овладела мною, и не могу я здесь более оставать­ся, я должен освободиться от этого страха». Зайдя к жене, вспомнил о го­дах, прожитых вместе в удовольствиях и роскоши. «Вот, — вздохнул он, — это все прошло, кончилось, исчезло…» Взо­шел наверх, на галерею, посмотрел из окон дворца на звезды, на небо, бес­предельное, глядевшее на него бездной миров. Он призвал на помощь всех сво­их предшественников, всех Победите­лей, всех Будд прошлого, и воскликнул: «Время настало!»

Потом он спустился и вновь посмот­рел на жену и сына, безмятежно спящих, постоял и удалился… Тихо позвал вер­ного Чандаку и попросил привести ему лошадь.

«Куда вы отправляетесь?» — спросил Чандака.

«Я ухожу из мирской жизни. Звезда Пушья на небе, и это доброе предзнаме­нование, что все мои цели будут осуще­ствлены. Этой ночью все должно свер­шиться, поэтому поторопись!»

Чандака попытался его отговорить, но Бодхисаттва в ответ напомнил ему о зле, проистекающем от желаний, Его невозможно было переубедить.

«Сейчас не время уходить,» — настаивал Чандака.

«Нет, — возражал ему Сиддхартха, — именно желая блага всем живущим, я, достигнув пробужденного состояния, где отсутствуют старость, болезни и смерть, принесу людям спасение. Та­кой обет я дал давно, и сейчас пришло время выполнить его!» Чандака привел лошадь с именем Кантака, украсил ее, Бодхисаттва сел на нее верхом. Четыре Махараджи, подняв и посадив его в седло, ушли на небеса. Заструилась небесная музыка, и, с мно­гими почестями, исходящими от богов, они прошли мимо заставы, где вповал­ку спали воины и стража. Прошли ближ­ний лес, вступили в дальний, кончились пределы владений Шакьев.

Наконец, найдя под­ходящее место, остановились. Сиддхарт-ха вернул Чандаке лошадь, который все еще продолжал упрашивать его остаться.

«Мой господин, — говорил он, — еще не поздно вернуться.»

«Я вступаю в лес подвижничества, — отвечал Бодхисаттва, — не из желания каких-либо благ. Пойми, Чандака! Я не хочу ни чувств любви, ни чувств гнева, не желаю я и самого неба. Хочу разру­шить старость и смерть, обратившись к древнему пути… Его я и ищу. Прощай!.. Не плачь о нашей разлуке: всем привя­занностям и связям есть конец, к чему печаль о расставании? Вернись к моим родным, к отцу и убеди его даже не вспо­минать обо мне, внуши ему сознание не­избежности происшедшего: в таком со­знании сгорает привязанность, а там, где она истреблена — нет больше места для печали и сожаления. Неотвратим закон изменчивости, и, если бы я сам не покинул своих близких — смерть все равно разлучила бы нас. Где мать моя, но­сившая меня под сердцем с радостью и болью? Что я для нее, давно умершей? И где она для меня сегодня? Как птицы, встретившись на ветке, разлетаются в разные стороны, как облака, приль­нувшие на миг друг к другу, расплыва­ются снова вдаль — таковы все встречи живых существ. Мы только призрачный обман друг для друга. Весь мир, все, что в нем, приходит, а потому — прощай и не печалься!..»

Они обнялись и расстались. Позже на этом месте поставят ступу, которая ста­нет известна как «Ступа в память возвра­щения Чандаки».

Уже в совершенном одиночестве Сиддхартха срезал волосы мечом и подумал, насчет своего дорогого бенаресского платья, что нищему аскету не при­стало разгуливать в лесу в такой одежде. Боги услышали его мысли, и вскоре на дороге появился охотник, который, спросив его, кто Он, поднес ему одежду красноватого цвета. Когда Сиддхартха облачился в одежду аскета, боги вос­кликнули в восторженном порыве: «Сиддхартха вступил на стезю Дхармы!» И этот ликующий возглас донесся до небес Акаништхи.

В это время Чандака, продолжавший тайно наблюдать за принцем, решил по­сле увиденного, что уже ничего не из­менить. Он возвратился назад и пове­дал Шуддходане и семье принца обо всем, что произошло, и тем самым облег­чил их скорбь.

Обучение у шрамана Арады. Покинув мир, Гаутама сначала прибыл туда, где жил шраман из брахманов Рашвата. Здесь бы­ло много хижин, где жили отшельники, занимаясь суровой аскезой.

Потом Он достиг Вайшали, места, где аскет Арада Калама обучал своих учени­ков погружаться в сферу лишенную при­знаков. Бодхисаттва выразил желание стать его учеником. Прежде всего, Он спросил Аралу Каламу, как избавиться от старости, болезни и смерти.

Арада Калама ответил Гаутаме так: «Это достигается познанием происхож­дения нашего смертного бытия и воз­вратом к Истоку. То, что рождается и стареет, то, что подвластно неволе и смерти, есть обнаруженное или про­явленное, тогда как не обнаруженное, не проявившееся — противоположно этому. Неведение, достоинства и недо­статки прошлых деяний и желание -вот причины бытия. Пребывающий в области этой триады не достигает су­ти вещей. Пять препятствий стоят у не­го на пути к освобождению: эгоизм, ложные воззрения, ложные методы ос­вобождения, привязанность к внешним вещам и тяготение к бытию, что по­рождает только новое рождение — та­ков пятеричный источник великого об­мана,   соблазна,   двойственности. Познай, что смерть и рождение — само­обман, ясно уразумей, что желание есть великий самообман. Живущий подобен младенцу укутанному пеленками пяте­ричного невежества: омраченности, страсти, ненависти, гордыни и зависти.

Он переходит из одного рождения в другое. Человек странствует в мирах воплощенного бытия, в мирах, изоби­лующих горем, очарованный мечтою; о том, будто он владыка, он — слуша­тель, он — мыслитель, он — причина и следствие. Ради избавления от этого дурманящего заблуждения, помни, что в отсутствии причины заложено и от­сутствие следствия; познай, мудрец, жаждущий избавления, четыре вещи: просветленное и непросветленное, про­явленное и непроявленное, и должным образом познай их. Отринув все лож­ные воззрения, предайся рассуждениям о высшем Абсолюте, Брахмане, выпол­няй строгий порядок священного по­знания для достижения области бес­смертия…»

«Как и где, в таком случае, нужно вес­ти эту жизнь священного познания и до каких пределов простирать ее?» — снова спросил Гаутама. Арада сказал:

«Прежде всего, благочестивый, по­кинувший дом свой и ставший нищим, неукоснительно поддерживай опреде­ленные правила поведения в течение всей жизни, довольствуйся милосты­ней, живи в уединении. Будь равноду­шен ко всем чувствам, размышляй над священными текстами, довольствуйся собой. Тот кто знает, что страх исходит от страсти и что высшее блаженство – бесстрастии, старается подавлением всех чувств установить спокойствие духа. Так проходит первая ступень созерцания и обладание новым, неведомым переживанием самадхи в мире Брахмана, которому еще присуще наслаждение. Мудрый, зная, что это состояние одурманивает дух, восходит до второй ступени дхьяны, чуждой этого состоя­ния, но имеющей свое собственное бла­женство, особое переживание благо­сти — Абхасур. Тот, кто освободит свой дух и от этого восторга, достигнет тре­тьей ступени созерцания, блаженной, но без примеси удовольствия. Здесь ос­танавливаются многие шраманские учи­теля, полагая, что истинное освобожде­ние наступило, так как радость и скорбь остались позади, и работы мысли нет. Достигший такого состояния и в рав­ной мере не желающий его и не прене­брегающий им получает четвертую сту­пень дхьяны, недоступную уже никакому удовольствию и скорби. Возвышаясь и за эти пределы, мудрец поднимется к еще более высшей мудрости с целью упразднить всякую телесность, ему чуж­да уже всякая форма, всякое проявление во внешнем. И вот тогда Атман, душа, вырвавшаяся из тела, как птица из клет­ки, освобождается. Это есть состояние верховного Брахмана, вечного, чуждо­го любых признаков, качественно нео­пределенного. Таковы средства осво­бождения, которые я указал тебе, если ты постиг их и одобрил, действуй со­ответственно».

Бодхисаттва стал практиковать и до­стиг ступени погруженности, о которой говорил этот шраман. Арада предложил ему совместно обучать учеников.

Однако Гаутама понял, что учение Арады, утонченное и выдающееся, не явля­ется окончательным, так как не учит, как нужно освобождаться от Атмана.

«Мне пришла мысль, — вспоминал поз­же Гаутама, — что это учение не ведет к отречению от сансары, не ведет к кон­цу воли и желания, к распаду понятий, к прекращению страдания, прозрению и полному Пробуждению, к угасанию за­блуждения. Оно ведет лишь к появле­нию в области небытия, а к самому небы­тию не ведет».

Он обратился Арале: «Ведь я, Арада, ищу полного освобождения, которое не допускает никакого возвращения к санcapeи ее суете, в то время как ты, не до­пуская никакого возврата в мир сансары, обещаешь достижение некоего послед­него состояния бытия, состояния вели­кого Брахмана, полного покоя, без нача­ла и конца, без пределов и границ, без первого и последнего. При всей не­определенности и бесформенности это небытие есть все же «бытие», а стало быть — сансара. Я ищу Того, где не может быть речи ни о смерти, ни о рождении, ни о бытии, ни о не-бытии, ни о вечно­сти, ни о не-вечности. Атман, хотя и ос­вобожденный от принципа развития и от условий его, все же, подвержен рож­дениям, душе придется быть носителем семени, ей присущ еще зародыш. Дхар­ма рождения или элемент сознания скрывает в себе, подобно зародышу, дру­гую дхарму. Ты, Арада, говоришь, что наше «Я», став чистым, получает истин­ное освобождение. Но если мы, хотя бы и после распада нашей временной те­лесной личности, в будущем вновь встре­тимся с сочетанием причины и следст­вия,   происходящих   от   прошлых существований, тогда опять появится возврат к путям рождения: точно как за­родыш или семя, в котором элементы земля, огонь, вода и ветер — четыре сти­хии, казалось бы, уничтожили жизнен­ное начало. Но при встрече с благопри­ятными обстоятельствами без видимой причины оно оживает — в силу прису­щей ему способности к жизни, в силу жажды бытия! Достижение твоего пред­полагаемого освобождения, в котором есть идея личности и живого существа, не несет конечного освобождения от возможности вернуться к проявленному бытию. Большинство людей еще не уп­разднило представления об Атмане, пусть и очистив его. Не может быть пол­ного освобождения, пока длится пред­ставление об Атмане. В нем нет истин­ного отказа от себялюбия, эгоизма. Пока ум не освободится от любых качеств, свойств и определений свободы не бу­дет. Вот почему я утверждаю, что полное достижение моей цели — освобождение от цепей бытия — может быть найдено только в устранении всего.»

Арада Калама выслушал, и возражать не стал. Бодхисаттва отправился дальше.

Его путь проле­гал через страну Магадху. Он достиг горы Пандава и остался там. После пре­бывания в этих местах пошел дальше. Через ворота Тапода он вошел в Раджагриху, столицу Магадхи. Горожане и их раджа Бимбисара прониклись к нему до­верием. Догадываясь, кто перед ними, они предложили ему часть царства, но он отказался.

Вскоре Он встретил Удраку Рамапутру, другого великого аскета-шрамана, кото­рый обучал своих 500 учеников погружению в сферу, где нет ни сознания, ни не-сознания, называемое Бхавагра, и решил у него остаться, став учеником. Когда искомое самадхи было достигнуто, Гаутама выразил сомнение в необратимо­сти этого состояния.

«Мудрый Удрака, — подумал Бодхисатт­ва, — познал несовершенства, присущие имени и именуемому, нашел себе убежище в практической теории, уводящей пределы отрицания того, что еще удерживает имя и не-имя. Поняв, что имя и не-имя все же являются основой то сущего, хотя и весьма утонченного, он пошел еще дальше и успокоился в убеждении, что нет ни именуемого, ни не-именуемого; ведь разум, успокоившись на этом, становится чрезвычайно утонченным и уже не в состоянии идти дальше, так как здесь отпадают и не нахо­дят применения любые мыслимые и не­мыслимые понятия».

Удрака не мог преподать Гаутаме яс­ного представление о своей теории Атмана, но Гаутама понял, что при всем своем хитроумии и этот мистик под­дался обману иллюзии, потому что, до­стигнув описанного выше состояния шестой дхьяны, дух, хоть и лишенный возможности мыслить понятийно, все же, не лишен своей природной воз­можности вновь вернуться в мир, над которым он только что возвысил­ся и от которого он временно было освободился, тогда как Гаутама искал способа совсем избавиться от возвра­щения в сансару.

Таким образом, и это учение оказа­лось «недостаточным», не ведущим к от­речению, к концу воли, к распаду поня­тий, к прекращению страдания, к прозрению и полному пробуждению, угашению суетного обольщения. Оно до­водило лишь до пределов возможности восприятия разума. Выхода же из этих пределов в полноту запредельного оно не указывало. «Я нашел это учение не­удовлетворительным и отошел от этого учения, — вспоминал позже Гаутама, — а также и от его проповедника».

Пять учени­ков Удраки Рамапутры, обучавшиеся у не­го, также ушли из этого места и последо­вали за Гаутамой, решив дождаться, когда Он достигнет Нирваны, чтобы потом на­учиться этому самим.

Они прошли через местность Гайю и достигли берега реки Найранджаны, Решили остановиться здесь, в местно­сти называемой Урувела. Здесь предавалось тапасу множество аскетов. Сидя­щие многие недели в одной и той же позе или терпящие жар костров, разо­жженных вокруг, вонзавшие в свои те­ла тысячи деревянных гвоздей и мучив­шие себя иными изощренными способами, чтобы подавить чувстви­тельность и приглушить восприятие внешнего мира ради искомого внутрен­него, они наводили трепет и вызывали преклонение у почитателей. Бодхисаттва подумал: «Здесь я и буду практико­вать истинную аскезу, чтобы устранить все ложные воззрения на мир».