Все, что говорил Будда, запо­миналось наизусть, заучивалось и приме­нялось на практике способными учени­ками. Будда говорил, что передал своим последователям все необходимое для практики Освобождения. Однажды со­стоялся такой разговор, когда Бхагават («Победоносный» — эпитет Будды) пре­бывал в лесу близ Каушамби. Он взял в руки несколько листьев и спросил уче­ников:

— Как вы полагаете, бхикшу, что больше — тех листьев, которые я держу в руке, или листьев в лесу?

— Тех листьев, Учитель, которые По­бедоносный взял в руку, очень немного, а гораздо больше листьев в лесу.

— Точно так же, бхикшу, то, что я по­знал и не возвестил вам, гораздо больше того, что я вам возвестил. Почему же я не возвестил вам этого? Потому, бхикшу, что это вам совершенно бесполезно, потому что это не нужно для совершен­ной жизни, потому что это не ведет к от­речению от сансары, к уничтожению всего чувственного, к прекращению все­го скоропреходящего, к миру, к позна­нию, к пробуждению, к нирване: пото­му я и не возвестил вам этого.

Что же я вам возвестил? Воистину, о бхикшу, я возвестил вам, что такое страдание. Я возвестил вам, что такое тришна — причина страданий. Я возве­стил вам, что такое Нирвана, где нет страдания. Я возвестил вам о пути, веду­щем к Нирване».

Иными словами, Будда не рассматри­вал вопросы космогонии и окончатель­ной эсхатологии, дабы не «расслабить» текущую практику учеников.

Учение о карме. Учение об всеобщем зако­не кармы или законе воздаяния являет­ся одной из основ Дхармы Будды. Кар­ма обнаруживается в бесконечном опыте многих существований, соглас­но которому наше настоящее является результатом того, что мы делали, гово­рили или думали в прошлом. Добро, ко­торое мы творим, и вознаграждение, следуемое за этим, является благом, за­слугой. Плохие, дурные поступки и на­казание, которое они нам приносят, яв­ляется злом. Этот процесс получения наград и наказаний продолжается в бес­конечном круге причины и следствия, рождения и смерти. Будда не отвечал на вопрос о происхождении кармы, рав­но как и мира сансары, обусловленного кармой. «Если в человека попала стрела, то для него важнее быстрее ее вырвать, а не задаваться вопросом по поводу по­славшего ее, — говорил он, — ведь чело­век умрет прежде, чем узнает это. Уз­нать же, кто ее послал, можно лишь после выздоровления, то есть Пробуж­дения». Следовательно, вопрос о проис­хождении мира не снимался, а отодви­гался, и в этом проявилась практическая особенность Дхармы. Будда учил, что закон кармы лишь определяет наши бла­гие и дурные последствия деяний, чувств и мыслей -выхода из этого круга он, сам по себе, не предполагает. «Одни возвращаются в материнское лоно; де­лающие зло попадают в преисподнюю; творящие добро рождаются на небе­сах…» (Дхаммапада). Но рано или по­здно и небеса прощаются с существом, не успокоившим в себе волнение эле­ментов, на которые делится его поток сознания, и оно возрождается вновь для того, чтобы страдать.

Взяв в качестве от­правной точки всеобщность страдания, Будда являет миру Учение, свидетель­ствующее о совершенном и окончатель­ном Освобождении от мирового зла. «Существует пять вещей, — говорил Буд­да, — которых не может достигнуть ни один шраман и ни один брахман, ни дэва-бог, ни Брахма, ни Мара и ни одно су­щество на свете. Какие же это пять ве­щей? Это, чтобы не состарилось то, что подлежит старости; чтобы не болело то, что подвержено болезни; чтобы не умирало то, что должно умереть; что­бы не падало то, что подвержено паде­нию: чтобы не погибало то, что подвер­жено исчезновению — вот чего не может достигнуть ни один шраман и брахман, ни дэва, ни Брахма, ни Мара, никто».

Брахманизм, воспринимая карму та­кой, какой она есть, не пытался изме­нить ход вещей, не пытался уйти от дей­ствия кармы: кто не попадал в высшие божественные сферы через жертвоподношения, тот выпадал обратно на землю и пожинал неумолимое возмездие судь­бы. Но Дхарма Будды противопоставила этому взгляду метод освобождения от неумолимого рока. Она противопоста­вила идеалам жестокости и захвату, чудовищным пуджам и кастовому угнетению совершенно новый идеал — ненасилие и пробужденный бодрствующий ум, му­дрость и энергию, созерцание и радость, милосердие и любовь ко всему живому, сердечную открытость окружающему ми­ру. Именно через дружественность ко всему живому, милосердие и сострада­ние, сорадость и уравновешенность его учение предлагало избавиться от страда­ния и достичь другого берега — истинно­го блаженства Нирваны.

Будда передал своим уче­никам метод реализации, применяя ко­торый обнаруживают результат — Про­буждение в состоянии блаженной Нирваны, которую уже никто не в си­лах изменить или разрушить: ни боги, ни люди, ни судьба. Будда говорил о ней, как о единственной реальности, как о предмете всех устремлений и жела­ний. Именно в идее нирваны, перед ко­торой «слова останавливаются», и за­ключен важнейший смысл его Учения. «Как великое море проникнуто только одним вкусом — вкусом соли, так и мое Учение и эта виная проникнуты только одним стремлением — стремлением к ос­вобождению», — говорил он. Была про­возглашена свобода от всеобщего и без­жалостного закона кармы. Этот проблеск или прорыв внутреннего про­зрения приводит к совершенной Мудрости, преодолевающей извечный ба­рьер между личностью и миром, к це­лостному и непосредственному воспри­ятию действительности и к обретению сверхвозможностей.

Поэтому Будда был выше по­нятий многобожия или единобожия и не рекомендовал своим последователям от­носиться к Абсолюту (нирвана, Будда) так, как это предписывается в ведах. По­этому буддистов в Индии называли «ни­ришварика» — отвергающие веру в твор­ца мира. Но какого творца? Брахмы или Вишну, которые, «узурпировав» роль «Творца», выступали в роли «демиур­гов»? Вспомним космическую модель в учении Махавиры, в джайнизме, где сам запредельный Пуруша и является суперкосмосом, частью которого являет­ся человечество. Разумеется, Будде эта система взглядов была известна, воз­можно, он ее даже разделял, но его манера изложения космологии не предпо­лагала подобные экскурсы в метафизи­ку. Он считал это знание вторичным: Пурушу никто и никогда не создавал, поэтому идея о творце мира отпадала, вследствие тождественности мира и са­мого Пуруши. Освобожденный дух че­ловека, терминологически выражаемый посредством слов Будда («распростра­нивший Пробужденность на все сферы бытия»), Татхагата («так шествующий») или Нирвана («угасание клеш»), кото­рые в буддизме не противопоставля­лись, — вот что было для него главным. Освобождение, будучи скрытой приро­дой самого человека, достигается заслу­гами самого ищущего, когда накоплен­ный им благой удел за время странствий по бесчисленным, созданным его кар­мой мирам позволяет приобщиться к из­начальному Будде, который никогда не перестает быть сущим. Поэтому Будда не относился одобрительно к «пустым» спо­рам теоретической софистики об опре­делении, например, абсолютного нача­ла или положительной характеристики нирваны. Все понятия, считал он, дале­ки от истинного состояния Будды. Он предлагал все постигать практически, ибо все тайны бытия и смерти, нирваны и сансары раскрываются во время пробуждения или бодхи.

«Моя Дхарма, — ут­верждал Будда, — есть Учение милосер­дия для всех. Как вода омывает всякие бе­рега и очищает доброе и злое, и как неба довольно для всех, так и мое Учение не знает различия между мужчиной н жен­щиной, знатным и незнатным, шудрой и брахманом…»

«Как великие реки, сколько бы их не было: Ганга, Ямуна, Атиравати, Сарабху, Маги, достигая океана, теряют свое старое имя и свой старый род и приоб­ретают отныне только имя великого океана, так, бхикшу, случается и с эти­ми четырьмя варнами — кшатриями, брахманами, вайшьями и шудрами: ес­ли они, сообразно Учению, возвещен­ному победоносным Татхагатой, поки­нут свою родину и придут на чужбину, то потеряют свое старое имя и старый род и будут отныне носить только одно имя — бхикшу, следующих за Сыном Шакьев…»

Если человек становился последова­телем Будды или монахом Сангхи, то он оказывался вообще по ту сторо­ну варн.

Когда Будду спросили, к какой варне Он принадлежит сам, Он ответил, что это праздный вопрос: Он ни брахман, ни царевич, ни кшатрий. Он отрешил­ся от мира, и Он выше всех его зако­нов. Будда признавал не равноправие каст, а их ненужность. «Мудрец, рож­денный простыми людьми, — говорил Он, — становится великим, когда очища­ет себя терпением от всего нечистого».

Один из бхикшу свидетельствовал: «Происходил я из низкого рода, был я беден и нуждался. Работал на черной работе и выметал цветы увядшие и по­блекшие из храмов и дворцов. Люди меня презирали, не обращали на меня никакого внимания и бранили. Уни­женно почтителен я был со всеми. И вот увидел я Будду с его бхикшу, ког­да Он, великий Джина, входил в город Магадхи. Сбросил я свою ношу и по­дошел, чтобы преклониться перед ним. Из милосердия ко мне остановился Он, Совершеннейший из людей. И скло­нился я к ногам Учителя, приступил к Нему и спросил Его, высочайшего из всех, принять меня, как бхикшу. И сказал мне Милосердный Учитель, сострадающий всему миру: «Приди ко мне, о бхикшу!»

Далее бхикшу Сунита рассказывает, как он удалился в лес и там, предаваясь созерцанию, достиг Освобождения. Пробуждение снизошло на него… «И увидел Учитель, как окружили меня боги. Улыбка появилась на Его лице, и Он сказал мне такие слова: «Священ­ным жаром и целомудренной жизнью, победой над самим собой — вот как де­лаются брахманами, это есть высшее брахманство».

Когда махараджа Аджаташатру, сын Бимбисары, упасака, спросил Будду, как относиться к человеку из народа, оста­вившему свой дом и обратившемуся к ду­ховной жизни, и что будет, если раб или слуга махараджи наденет желтое одея­ние и станет жить бхикшу по мысли, слову и делу, Будда в свою очередь спро­сил: «Скажешь ли тогда, — спрашивает Будда махараджу, — пусть этот человек будет опять моим рабом и слугой, пусть он встает и падает предо много ниц, пусть он делает то, что я велю, пусть он живет для моего удовольствия, го­ворит мне приятное и смотрит мне в глаза?»

«Нет, Бхагаван, — отвечал раджа Буд­де, — я преклонюсь пред ним, приглашу его сесть, предложу ему одежду, пищу, кров и лекарство, если он болен, обес­печу ему жилище, стражу и защиту, при­личествующую ему».

Учение Будды не признавало авто­ритет брахманских книг Древней Ин­дии — вед, из-за обилия в них массы не­нужных для Освобождения ритуалов, сковывающих волю и разум человека по рукам и ногам, налагавших один за­прет на другой. Он часто указывал на де­градацию традиций Вед и брахманиз­ма и относился к ним как к низшим религиозным верованиям.

Будда выступал против всех видов су­еверий, которые сковывали человечес­кий выбор, особенно против кровавых жертвоприношений. И снижение их чис­ла и роли в последующие века в Индии — это заслуга исключительно Будды. До­вольно терпимо относясь к почитанию различных богов, Будда добавлял, что почитание одного единственного бхик­шу, последователя Будды несравненно выше, чем благоговение перед сонмом подверженных карме божеств. Почита­ние Муни, реализовавшего себя челове­ка, выше почитания всех богов.

С учеными людьми, философ­ски настроенными брахманами и шраманами и с бхикшу, выходцами из этих категорий, Будда говорил на их языке. Такой язык назывался языком шастр (комментариев). Учение, излагаемое та­ким образом, называлось Высшая Дхар­ма или Абхидхарма (метафизика) и яв­лялась основой философского буддизма.

Будда утверждал, что его высшее уче­ние объясняет все явления жизни и практики посредством особой тео­рии дхарм. Примером служит индиви­дуальное сознание человека, которое рассматривалось в качестве потока не­делимых частиц или элементов, носите­лей определенных качеств — дхарм. Каждая дхарма являлась либо положи­тельной, либо негативной, в зависимо­сти от буддийской цели спасения. Буд­да насчитывал таких дхарм около ста. Как буквы алфавита, числом всего не более тридцати группируются в слова и отражают всю многообразную лекси­ку языка, так и дхармы сознания, груп­пируясь, создают устойчивые сочета­ния, что приводит органы чувств человека и их объекты к сцепке и состо­янию своего особого восприятия ми­ра. К таким дхармам относились пять стихий, клеши, мудрость и интуиция, в общем, все содержимое психики чело­века. Будда вычленял из дхарм те, кото­рые были необходимы для Освобожде­ния (дружественность, сорадость, сострадание, равностность, усердие и др.) и рекомендовал подавлять дхар­мы-клеши (страсть, ненависть, жад­ность и пр.). Можно видеть, что Про­буждение Будды внесло перемены в учения его наставников — Арады и Удраки, по сути, он восстановил неиска­женные древние корни этих учений, отбросив ложные наслоения.

С бхикшу, брахманами и шраманами, другими людьми, которых более занима­ли этические проблемы, Будда говорил на языке сутр, то есть «суждений». Лю­бая тема, по прецеденту, рассматрива­лась с точки зрения принятия (поло­жительного примера) и отвержения (не должного поведения). Поэтому сутра или речь Будды является «перекрест­ком» мнений, суждений относительно любого явления, его оценки с точки зрения приемлемости буддийских пра­вил и этических норм.

Как правило, исходя из принципа ахимсы (ненасилия), Будда не начинал своей речи до момента, пока кто-либо из присутствующих не обращался к нему с вопросом. При этом ясность изложе­ния темы Буддой не являлась гарантией от пристрастного восприятия со сто­роны отдельных лиц и категорий слуша­телей, среди которых были не только люди. Уже, начиная с Бенаресской сут­ры, в слушаниях Будды участвуют боги, асуры, наги, киннари, якши и другие существа.

Виная. Сами правила, и этические предписа­ния излагались Буддой по случаям нару­шения кем-либо из бхикшу, послушни­ков или мирских последователей вначале небольшого «неписанного» ус­тава и свершения проступков, наруша­ющих жизнь Сангхи, приводящих к ис­кажению учения или негативным последствиям для самого виновника, потерявшего осознанность. Со време­нем таких правил стало насчитываться свыше двухсот (253 для полного мона­ха). Для предотвращения проступков и для покаяния в каждом из них прово­дились ритуалы Пратимокши (санск. «исповедь»).