Сиддхартха стал жить во дворце с Яшодхарой в окружении не­скольких тысяч благородных женщин. Пребывая среди них, они проводили жизнь, полную блаженства и наслаждений. Среди пиров и удовольствий достиг Бодхисаттва своего 29-летия.

Однажды Шуддходана увидел сон, что Сиддхартха уходит из дома. Проснув­шись, он спросил дворцового служите­ля, пребывает ли его сын во дворце. «Да», — был ответ. Шуддходана задумал­ся: «Видно, это знак, что он все-таки уй­дет, по пророчеству Ашиты». Чтобы не допустить этого, он решил еще более ук­расить жизнь Сиддхартхи. Он начал воз­водить для сына три дворца: прохлад­ный   для   летнего   сезона,   другой соответствующий сезону дождей, а тре­тий теплый, для зимы. В каждом дворце предполагалось до 500 слуг. Когда бы и куда бы он ни шел, даже спускаясь или поднимаясь по лестнице, — всюду, эти люди, согласно приказу раджи, должны были его охранять. «Царевич не должен уйти незамеченным!» — говорил слугам царь. Сам Сиддхартха Гаутама вспоми­нал впоследствии: «Я был знатен, бхик-шу, я был очень знатен, чрезвычайно бо­гат: для меня во дворце отца моего были устроены пруды, где цвели в изобилии водяные лилии и лотосы, розы и утпалы, благовонную одежду из тонкой ткани но­сил я. Из тонкой ткани был головной убор мой, верхнее и нижнее платье; днем и ночью осеняли меня белым опахалом из опасенья, что бы прохлада, зной, пы­линка, или капля росы не коснулись ме­ня. И было у меня три дворца: один для зимнего жилья, другой для летнего, а третий, для дождливой поры года. И в по­следнем пребывал я четыре дождливых месяца безвыходно, окруженный жен­щинами, певицами и музыкантами. И тогда как в других домах рабов и слуг кормили грубым хлебом и едой, в доме отца моего им подавали рис, мясо и го­рячую пищу».

Некоторые боги, наги и другие существа забеспокоились: если Бодхи-саттва задержится в плену этих удоволь­ствий, то живые существа, которые должны достичь Пробуждения от пропо­веди нового Будды, скорее умрут, чем дождутся своей доли. Он должен поки­нуть дворец и уйти, стать Буддой…

И вновь, как когда-то очень давно, из непостижимой глубины раздались звуки небесной музыки. Мелодия вдруг обрела словесный смысл: Будды десяти направлений и трех времен обращались к нему: «Давно, восприняв страдания живых существ, Ты произнес следую­щий обет: да стану я Прибежищем, За­щитой и Спасением для всех, кто жи­вет! О Герой, вспомни прежние жизни и прежнее небо, свой обет помощи жи­вым существам. Время и час для тебя пришли, уходи, о великий Муни, из до­ма…» — слова унес ветер, но зов остался в сердце Сиддхартхи. Давно манящее чувство, вновь, как в детстве, возникло в нем. Ощущение тайны возвратилось к нему. «Откуда я пришел? — думал Сиддхартха. — Как оказался в этом мире, среди звуков и блеска красок, среди су­мятицы слов и снов? Есть ли какой смысл в том, что я попал в эту жизнь, или все бесцельно несется неведомо ку­да, как облака в небе? Странное это чув­ство, но если оно пробудилось, то от не­го не легко избавиться. Сиддхартха вдруг ощутил, что он несчастен, а та дей­ствительность, что его окружает, на са­мом деле тяготит, а иногда и глубоко не­стерпима. В мире, пожалуй, есть «счастливые» люди, но это потому, что они достаточно не познали действитель­ность, в которой находятся. Счастье, в конечном итоге, не более чем при­зрак…

Тут снова раздалась музыка, прекрас­ная мелодия, на этот раз певицы реши­ли отвлечь Бодхисаттву от нахлынув­ших на него непонятных раздумий. И здесь, уже в земных звуках Он услы­шал тот же щемящий сердце мотив, вы­звавший недавно тоску:

«Три сферы мира подвержены увяда­нию и, не имея Прибежища, истребля­ются огнем смерти, живые не знают пу­тей освобождения от окружающей их действительности. Они подобны пче­лам, попавшим в кувшин с водой. Три сферы мира мимолетны, подобно осен­ним облакам. Жизнь коротка, как вспышка молнии в небесах, жизнь тает быстро, подобно высыхающему ручью… Звучала другая мелодия, но Бодхисаттва слышал в ней призывы будд и богов.

Слушая все это, Бодхисаттва избавил­ся от своего забытья и направил свой ум к высшему просветлению. И тут же 32 000 дэвапутр возвали к нему, через шелест листьев: «О ты, высочайший из рожден­ных, пришло время подвигу. Вспомни пророчество Дипанкары… и позволь го­лосу Будды быть услышанным!»…

Бодхисаттва, от нахлынувших на него чувств и мыслей, решил развеяться, со­браться с духом и прийти к окончатель­ному решению. Он сказал своему колес­ничему Чандаке: «Приготовь для меня колесницу, мы совершим прогулку по садам.»

К радже подошел Чандака и изложил просьбу царевича. «Прекрас­но, — обрадовался тот, — это должно от­влечь его от раздумий». Он приказал ох­ранять принца от неприятных зрелищ, приказал украсить дороги, по которым, предполагалось, они поедут. Все было приготовлено, и Бодхисаттва вышел че­рез восточные ворота. Колесницы тро­нулись, и придорожные красоты поплы­ли мимо неторопливой веселой процессии. В это время одно божествен­ное существо, отозвавшись на душевный настрой Сиддхартхи, молнией пронес­лось через все божественные сферы и мгновенно предстало перед самой ко­лесницей принца, превратившись в дрях­лого старца. Сиддхартха был поражен его видом и обратился к Чандаке: «Кто это там, впереди, у дороги, телом иссох­ший, на посох склоненный, дряхлый, се­дой и со взором угасшим? Что с ним, ска­жи мне, неужели внезапно зной иссушил его, или таким изначально рожден он?

«Был он иным, — ответил возница, — был он когда-то младенцем прекрасным, вскормленный матерью, любящей и неж­ной. Юношей был он, всем наслаждался. Все это было… Но минули годы, минули молодость, сила, веселье… Вот он, взгля­ни: его жизнь на закате».

«Он ли один изменился с годами, или все мы, и сам я, подобными станем?»

«Прав ты, царевич, нас всех ожидает старость: то общая участь живущих…»

Страх охватил принца: так же, как грома раскаты пугают горное стадо и в бег обращают, так и царевича серд­це мгновенно дрогнуло в страхе; вздох­нувши глубоко, поник Он, взор Его за­стыл. Скорбь увядания и горе старости понял Сиддхартха, и сказал: «Прочь на­слажденья! Веселье возможно ли там, где так скоро, где все, без изъятья, гиб­нут пред роком годов беспощадных? Ми­мо! Домой! Поверни колесницу! Что за веселье могу здесь найти я, если на нас надвигается старость, если короткие дни моей жизни мчатся, как в вихре опавшие листья?..»

В растерянности, удрученная стран­ностями принца, процессия возврати­лась назад в город. Сиддхартха пережи­вал увиденное. Он начинал понимать, что не знает действительной окружаю­щей его жизни. До сих пор ему стара­лись преподносить ее с одной стороны, из покоев дворца, препятствуя видеть жизнь глазами открытыми.

Через некоторое время он опять почувствовал необходимость выйти за пределы дворца и позвал Чандаку. По дорогам помчались слуги отца, очищая их от стариков, больных, хро­мых и увечных, странников и нищих. Когда все было приготовлено, Сиддхартха вышел через южные ворота, и колесницы тронулись, сопровождаемые песнями, танцами и многочисленной свитой, впереди, сзади, со всех сторон. Балдахины спасали от зноя, сотни птиц, ярко оперенных взмывали между цветущих гигантских ирисов и благоухающих деревьев. Сердце радовалось открывшейся природе, с прозрачной ясной синевой неба, оби­лием солнечного света и легким дунове­нием ветра, перебирающим мерно ли­стья высоченных пальм, но молнии подобный дэвапутра предстал перед очами принца, превратившись в боль­ного паралитика.

«Кто это? — Сиддхартха не мог ото­рвать от него изумленного взгляда, -Чандака, кто это с телом негибким, чувств всех лишенный, дышащий с тру­дом, весь истощенный, со вздутым живо­том и сидящий в нечистотах, видом сво­им вызывая отвращение?»

Чандака взглянул и ответил: «Это, принц, больной пред тобою, весь он тря­сется от тяжкой болезни. Облик здоро­вый исчез, он уходит, помощь, приют и защиту утратил, нет для него их, и смерть его близко…»

Сиддхартха был поражен его ответом, в ужасе отпрянул от зрелища больного и прошептал: «Как непрочны здоровье и сила, как ужасно болезни обличье, как же мудрец, увидя все это, может беспеч­но веселью предаться и не искать пути избавленья?»

Он приказал Чандаке вернуться в го­род. Люди разошлись. Сиддхартха вновь задумался под впечатлением увиденного. Появилось желание узнать еще как мож­но больше о том, что творится за двор­цовыми стенами, постичь жизнь в ее полноте…

Спустя какое-то время вновь была запряжена колесница, вновь целую округу очистили от того, что не радует глаз и может удручить принца. В назна­ченный прекрасный день Сиддхартха вышел через западные ворот, и процессия двинулась как прежде под звуки чудесных мелодий, с представлениями ак­теров, шутками и беспечным смехом придворных. Дорога сначала тянись мимо лотосовых прудов, где были украшены беседки, мостики, очаровательные островки с гуляющими забавляющимися людьми. Затем у великолепной сандаловой рощи, повернули налево.

Подобно сотне бесшумных молний несколько богов оказались перед самой ко­лесницей Кумары, превратившись в чет­верых носильщиков, несущих тяжелую ношу, и в толпу рыдающих людей. Сиддхартха резко выглянул из балдахи­на, рукой приказал Чандаке приостано­виться.

Кто эти четверо с ношей тяжелой, убранной пышно цветами, венками? Кто остальные, идущие с ними, те, что в от­чаянии стонут, рыдают?» — спросил Он дрогнувшим голосом.

«Это умерший, — ответил Чандака, — это, о принц, мертвец пред тобою: сила и жизнь от него отлетели, мыслей нет бо­лее в сердце холодном, разум рассеял­ся» духом покинут, остов телесный увял и распался. Все, кому дорог он был, об­леклись трауром черным, провожая его к месту сожженья. Неизбежно страда­ние это: каждый из тех, кто узнал час рожденья, должен познать и конец сво­ей жизни…»

Смолкли смех и музыка, воцарилось тягостное молчание. Придворная свит была в недоумении; откуда здесь могло появиться это траурное шествие? Ведь везде стоит стража, которой строго при­казано не пропускать ничего из подобно­го? Носилки с телом покойника пронес­ли мимо, и Сиддхартха воскликнул: «Вот он, конец всех живущих, а миром это не понято и забыто! Жестки сердца у лю­дей, если могут они спокойно идти по до­роге, к смерти ведущей! Назад колесни­цу! Времени, места здесь нет для веселья! Может ли миг пребывать беззаботным тот, кому общая гибель понятна?…»

Опять колесницы повернули ко двор­цу. Двое всадников несколько замедлили шаг, попридержав коней, и подались на­зад, повернув к удалившейся похорон­ной процессии. Но сколько они ни ска­кали — они не встретили никого, словно никого и не было…

Сиддхартха прибыл во дво­рец в горестных раздумьях и размыш­лениях. Шуддходана же проявлял все большую сообразительность для созда­ния новых соблазнов для юноши. Двор­цы были построены с завидной быстро­той, и хотя у Шакьев роскошь была не в особом почете, все же, нельзя было ступить и шага, чтобы не натолкнуться на ее присутствие. Все, что только было чудесного на земле Капилавасту и окре­стностях, — все это появлялось во двор­цах. Раджа тратился на дорогие приоб­ретения в других землях. Изысканными вещами, искусными творениями, изящ­ными яствами и драгоценностями, ред­кими певчими птицами украшалась жизнь Сиддхартхи и Яшоды, для кото­рой это было истинным наслаждением, ведь она не разделяла задумчивости и со­мнений мужа.

Пламенеющими, ужас наводящими мо­гилами, болотами мирских судеб, длин­ным лезвием бритвы, в мед погружен­ной, главою змеи, из нечистого сосуда выглядывающей, признаются мудреца­ми желания. Их свойства подобны от­ражению звезд на подвижной воде лу­ны, отзвуку эха, в горах замирающему… Мгновение — вот вся их жизнь, иллю­зия, марево знойной пустыни… Моло­дость минует. Разрушится тело, как дере­во, молнией сраженное, как дом обветшалый… Как вырваться из-под вла­сти старости, превращающей красоту в безобразие, блеск, силу, мощь и доволь­ство — в немощь, прах и забвение? Как из­бежать старости, увядания, смерти — ка­кой мудрец поведает об этом?..

А нескончаемая цепь смертей и рож­дений, смена бытия! Разлука с благами уже добытыми, с существами любимы­ми!. И нет возврата, нет воссоединения с ними, как листьям опавшим не соеди­ниться с ветвями родными, как не оста­новиться и не повернуть вспять бег реки быстротечной!..

Когда Яшода попыта­лась в очередной раз отвлечь его от су­мрачных дум, которые, как она замети­ла, все чаще стали посещать мужа, то успеха она не добилась. Женщины затеяли какое-то грандиозное представ­ление, и Яшода предложила Сиддхартхе принять участие в веселой игре. Он не проявлял интереса и отказался. Тог­да она стала требовать, сказав, что он всех презирает, ее и окружающих, за предлагаемые ими дары, почитание и ласки. Недостойно кшатрия, — говори­ла она, — предаваться унынию. Что во­обще с ним происходит? Сиддхартха возразил ей, что как раз наоборот, он не только никого не презирает, но более того, обеспокоен за судьбу каждого жи­вого существа, в равной мере как и за нее… И нужно что-то делать, а не преда­ваться пустым забавам, бессмысленным играм в то время, как всех нас подстере­гает опасность тления: «Надо мною — ужас дум о смерти! Покоя, самообладанья я не могу найти, а ты зовешь меня к забавам жалким!»

———————————————————————————————

Тут сообщили, что закончены работы в зимнем дворце. Там все сияет и дышит заботой любящего отца, и не угодно ли супругам посмотреть и оценить убран­ство помещений? Яшодхара обрадова­лась новому развлечению и уговорила мужа поехать.

В соответствующий день Сиддхартха, выйдя через северные во­рота, с безучастным видом сел на при­готовленное для него сиденье, источа­ющее тончайшие ароматы цветочных гирлянд, и колесницы направились к Зимнему дворцу. Там все было сдела­но на славу, все оценили это. Только Сиддхартха смотрел на это очарова­ние, как больной неведомой болезнью. Казалось, его ничто не радовало. На об­ратном пути, подобно молнии незамет­ной и бесшумной, возник перед ним один из дэвапутр, превратившись в ни­щего странствующего аскета с чашей в руках. Сиддхартха моментально его за­метил и, дав знак остановиться, спро­сил Чандаку: «Взгляни, Чандака, кто этот встречный — с ясным умом и уве­ренным взглядом, вниз он глаза опустил и неспешно в красной одежде с чашей шагает, в полном спокойствии и без гордыни?»

«Это отшельник, шраман — ответил Чандака, — нищий странник, йогин, по­кинувший мир ради поиска Истины. Он отказался от существующих благ и жела­ний, тело подверг суровой аскезе, ум и речь у него дисциплинированны, он в созерцании истину ищет, бродит, пи­таясь одним подаяньем, напрочь лишен­ный пристрастий и гнева…»

Впервые у Сиддхартхи зародилась на­дежда на получение ответов на мучив­шие его сомнения. Слова Чандаки произ­вели на него благотворное впечатление: «Мне по нраву ответ твой, Чандака, жизнь такую все мудрые хвалят, в ней покой обретают святые, в ней ответ для себя я вижу,» — произнес Сиддхартха и подозвал к себе нищего аскета. «Расска­жи мне, кто ты и чего ты ищешь?», — об­ратился Он к нему.

«Я человек, убоявшийся рождения и смерти, — произнес нищий, — став­ший аскетом ради избавления от сансары. Желая избавиться от мира, под­властного перерождениям, я ищу блаженной и неразрушимой обители, в уединении от людей, живя, где попало, у подножия дерева, в брошенной хижи­не, в горах или в лесу, без семьи, без на­дежды, я странствую по свету, ко всему готовый, отторгнув все страсти, пре­зревши все внешние вещи, ища только высшего блага: к нему направлены все мои мысли…»

Вместе с пищей, которую Он поло­жил в пустую чашу шрамана, зародился покой в сердце царевича. Он наконец решился на то, к чему готовился еще до рождения и что с убедительной необхо­димостью предстало сейчас перед ним как единственное решение после его мучительных раздумий. Вся эта жизнь иссякла, Он до конца понял ее.

Вернувшись, Он бросился к отцу, умоляя его отпустить в джунгли, к шраманам, но тот в ужасе запретил да­же думать об этом и еще более укрепил стражу на всех постах. Теперь толпы тан­цовщиц и музыкантов ходили за прин­цем следом, а он, обозревая окружаю­щее, бормотал: «Какое безумие, какое безумие! Мечты о красоте, чувственнос­ти… Все под мечом, висящим над голо­вой, пред лицом трех чудовищ: старо­сти, болезни и смерти — они отравляют любое наслаждение!»

Донесли весть о рождении сына. Ре­бенка назвали Рахула. После торжеств по этому поводу Сиддхартха с горечью подумал: «Вот и еще одна мучительная привязанность, от которой придется ос­вобождаться…»